エピソード
-
В третьей беседе Сергей Макашин рассказывает о первых годах серии «Литературное наследство», о времени, когда старые большевики стояли во главе советского литературоведения и дискутировали о методах народников накануне эпохи Большого террора. Салтыков-Щедрин с его горькой иронией очередной раз стал актуален в эпоху первых пятилеток. Макашин занялся изданием наследия писателя и через эту работу познакомился с легендарной революционеркой Верой Фигнер, уже опальным к тому времени Григорием Зиновьевым, литературным критиком Ивановым-Разумником, историком-марксистом Милицей Нечкиной и редакторкой с партийным прозвищем «Зверь». Макашин вспоминает разговоры о щедринской драматургии с Немировичем-Данченко и поясняет, почему, по мнению Михаила Булгакова, невозможно было создать советскую сатиру.В публикации использованы материалы издания: «В служении одному делу…»: «Литературное наследство» в воспоминаниях и переписке И. С. Зильберштейна и С. А. Макашина / сост.: А. Ю. Галушкин, М. А. Фролов. М.: ИМЛИ РАН. 2022.
-
Во второй беседе Сергей Макашин рассказывает об этнологическом факультете МГУ 1920-х и своей работе в редакции только созданной Большой советской энциклопедии. Он вспоминает о том, как был устроен рабочий процесс в Энциклопедии: об утренних визитах к Анатолию Луначарскому, прогулках с Вячеславом Полонским и встречах с Борисом Пастернаком и Львом Троцким, о заседаниях редколлегии и вечеринках для сотрудников, которые устраивал организатор и главный редактор Отто Шмидт. В конце 1920-х годов в редакции работали революционеры-каторжане царского времени и выдающиеся ученые старой школы. Все участники этого примечательного во всех смыслах коллектива принимали живое участие в жизни молодого сотрудника. Завершает беседу история ареста Макашина в 1931 году по делу меньшевиков. Макашин рассказывает подробности обвинений этого громкого процесса, быт Бутырской и Лефортовской тюрем. После этого ареста дальнейшая работа Макашина в Энциклопедии стала невозможна.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
エピソードを見逃しましたか？
-
Первая беседа с Сергеем Макашиным начинается с рассказа о провале экзамена по музыке, который обозначил начало профессиональных занятий литературой — дела жизни рассказчика. Встреча с Валерием Брюсовым и поступление в созданный им ИФЛИ стали удачей в жизни молодого музыканта с непролетарским происхождением. В беседе чередуются истории о лекциях известных профессоров, полночных диспутах в стенах института, воспоминания о сокурсниках, будущих советских поэтах, репрессированных через десятилетие и атмосфере литературной, поэтической Москвы первой половины 1920-х годов. Литературный институт, в котором Макашин продолжил обучение после смерти Брюсова, в рассказе явно выигрывает у Московского университета по уровню свободы и качеству образования. Любопытны зарисовки быта студентов, которые обязаны были контролировать «лишенных социального доверия» профессоров и следили за случайными заработками друг друга в попытках соблюсти классовую справедливость.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
В четвертой и заключительной беседе Иван Гронский затрагивает целый ряд важнейших тем российской и международной культурной политики и политики в целом. Во-первых, говорит о внутренней борьбе внутри коллектива газеты «Известия» после внезапной смерти ее главного редактора Ивана Скворцова-Степанова. Во-вторых, подробно рассказывает о преподавателях и студентах Института красной профессуры. В-третьих, рассказывает, как принимал участие во внутрипартийном противостоянии Льву Троцкому и Николаю Бухарину. В-четвертых, свидетельствует о том, что Иосиф Сталин в 1934 году не видел необходимости в продолжении репрессий, но вернулся к ним с новой силой и это возвращение Иван Гронский объясняет тяжелым психическим расстройством. Наконец, в заключение беседы Гронский перечисляет множество деятелей советской и мировой культуры, с которыми был близко знаком и, в частности, рассказывает, как ездил с Федором Шаляпиным в баню.
-
Грациозность Макса, эгоизм одаренных людей и Александр Грин, спущенный с лестницы. Во второй беседе Мария Волошина вспоминает о гостях их с мужем коктебельского дома: объясняет, почему не ладила с Мариной Цветаевой, и рассказывает, кого из знакомых Макс Волошин ценил особенно высоко. Часть разговора посвящена непростым отношениям Волошина с матерью и его экстравагантному поведению — на публике и в быту, уважению к концертным роялям и нежеланию обладать даже самыми мелкими «лишними» деньгами. При беседе присутствует давняя знакомая Волошиных Татьяна Шанько.
-
Как и предыдущие, эта беседа с видным советским партийным деятелем Иваном Гронским полна подробностей о самых разных выдающихся людях 1920–1930-х годов — политиках, писателях, поэтах и актерах. Большая часть разговора посвящена тому, как происходило зарождение концепции социалистического реализма. Гронский, заручившись обещанием Дувакина не публиковать эту пленку, рассказывает о неофициальных обсуждениях, происходивших в особняке Максима Горького. «В середине примерно вечера меня тормошит кто-то за плечо. Оборачиваюсь — Сталин. Стоит с бутылкой коньяку и со стаканом. „Давайте выпьем!“ Берет он Кирпотина и Субоцкого — секретарей Оргкомитета, мне наливает полный стакан коньяку, а им чуть-чуть, вот столечко, четверть стакана. Ну, там он тост маленький сказал, в двух-трех словах…», — вспоминает Гронский.Гронский говорит и о том, как, будучи представителем партии, работал с советской интеллигенцией, обсуждал со Сталиным возвращение Ивана Бунина из эмиграции, морально поддерживал Бориса Пастернака…В конце беседы Гронский вспоминает о встречах с Сергеем Есениным и Айседорой Дункан, а также рассказывает о том, как предложил неожиданную теорию возникновения европейского Возрождения из Грузии.
-
Заключительная беседа Виктора Дувакина и театрального режиссера Леонида Варпаховского состоялась через полгода после предыдущей, поэтому собеседники начали разговор с дополнений. Варпаховский долго собирается с мыслями, прежде чем начать говорить о несостоявшемся романе между Владимиром Маяковским и его матерью. А следом рассказывает о театре-кабаре «Летучая мышь», где бывал с матерью, о его создателе Н. Ф. Балиеве и переходит к рассказу о том, каким был в общении Всеволод Мейерхольд. Яркий эпизод — рассказ о том, как они вместе с Мейерхольдом экспромтом рассказывали о судьбах будущего театра перед высшим командным составом. В конце беседы Варпаховский говорит о Дмитрие Шостаковиче и его отношениях с Маяковским, а также о Сергее Эйзенштейне.
-
Первая беседа с Марией Волошиной начинается с рассказа о ее семье — бабушке-начетчице, матери-раскольнице и отце-католике, который ради женитьбы принял православие. Мария рано потеряла родителей и брата. Юность проходила настолько болезненно, что девочкой она сознательно пыталась отравиться. Но в судьбе Маши Заблоцкой приняли участие многие окружавшие ее люди, чью помощь, впрочем, она не всегда принимала из-за своего «страшно независимого» характера.Максимилиана Волошина Мария описывает живо и трогательно. Она вспоминает отдельные подробности биографии мужа (исключение из университета, визиты в столицы, отношение с поэтами-современниками), но в основном говорит о его характере и энергетике. Волошин предстает человеком веселым, терпимым и внимательным к другим — ко всем, кто попадал в его поле зрения, открытым и знавшим нечто, «что обыкновенно люди не знают». В конце беседы Волошина обсуждает с Виктором Дувакиным и Татьяной Шанько, своей давней знакомой, судьбу библиотеки Макса, о судьбе которой она приехала хлопотать в Союзе писателей.
-
Вторая беседа с театральным режиссером Леонидом Варпаховским начинается с удивительной истории знакомства юного Александра Твардовского с Борисом Пастернаком в доме, где Гоголь впервые в Москве читал «Мертвые души». Но большая часть беседы посвящена личности Всеволода Мейерхольда, который обратил внимание на молодого Варпаховского после того, как в 1925 году тот создал Первый экспериментальный камерный синтетический ансамбль (ПЭКСА), исполнявший джазовую и экспериментальную музыку. Варпаховский дает глубокий анализ личности Мейерхольда, изображая его как человека авторитарного, жадного до всего нового «очень задиристого, очень жестокого, очень обильного в своей любви и очень страшного во вражде». Завершается беседа историей о том, как архив Мейерхольда успели спасти дети Сергея Есенина.
-
В беседе Лидия Чуковская главным образом обращается к детским воспоминаниям об отце и людях, бывавших в его доме. Значительная часть рассказа посвящена Куоккале, где семейство прожило около десяти лет — рядом с Репиным, извозчиками и рыбаками. Чуковская восстанавливает свою детскую картину мира: «презрение к дачникам», мера длины «в папах», впечатления от полной незнакомых слов поэзии и постоянных встреч со знаменитостями, которые тогда запоминались эффектным появлением на яхте, как Леонид Андреев, или собакой с бубенчиками, как Федор Шаляпин.Чуковская подробно описывает противоречивый характер отца. Он предстает веселым человеком, обожающим детей и готовым «все превратить в игру», и в то же время — почти аскетом, ненавидящим безделье. Презирая «общение ни о чем», он бесконечно общителен и вовлечен в сложные отношения со многими представителями творческой интеллигенции. В финале беседы Чуковская рассказывает о первых репрессиях, направленных против нее, — арестах, которые привели к ссылке, и о том, какое участие в ее возвращении домой принял Владимир Маяковский.
-
В третьей беседе Светлана Михайловна Толстая рассказывает о возрождении отечественной славистики после разгрома 1930-х годов и о новых испытаниях в эпоху «подписанства и гонений». Важной частью беседы становится рассказ об Институте славяноведения РАН, в котором Светлана Михайловна работает с 1961 года: о создании сектора структурной лингвистики, об экспедициях в Полесье, о том, кто такие «три Т» сектора языкознания и почему Самуил Борисович Бернштейн называл Никиту Ильича Толстого «синдетикон».Светлана Михайловна рассказывает о встречах с Ю. М. Лотманом и рождении Московско-Тартуской семиотической школы, о духовной близости В. Н. Топорова и В. В. Иванова и о том, почему семиотика ассоциировалась с диссидентством. Завершает беседу рассказ о личности Никиты Ильича Толстого и о семье Толстых в целом.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
Заключительная беседа с музыкальным педагогом Анной Артоболевской почти целиком посвящена пианистке Марии Юдиной. На квартиру к Артоболевской были приглашены двоюродный брат Юдиной дирижер Гавриил Юдин и ее близкий друг учитель музыки Олег Черников. Гавриил Юдин приводит подробности о семье пианистки, ее учебе и жизни в Невеле, делится курьезной историей о том, как однажды во время выступления с ним Юдина сбилась, но они вместе сумели исправить оплошность так, что публика этого не заметила. Олег Черников рассказывает о последних годах Марии Юдиной и повседневной жизни пианистки, о ее любви к кошкам и последнем концерте. Завершается беседа дополнениями Анны Артоболевской и ее воспоминаниями о том, как ее муж однажды соревновался в декламации стихов Маяковского с самим поэтом.
-
Одной из центральных фигур первой беседы со Стефанидой Рудневой является Айседора Дункан (Изадора, как сама танцовщица произносила свое имя) — ее жизнь, творчество, новации в танце и впечатление, производимое на современников. Стефанида Дмитриевна рассказывает о том, как в начале 1910-х годов создала вместе с подругами танцевальную группу «Гептахор», состоящую из семи девушек. В последующие два десятилетия, в том числе тяжелый период 1920-х годов, группа занималась не только танцем, но и преподаванием, внедряя в обучение элементы искусства, мифологии и эстетического развития. Воспоминания посвящены особенностям воспитания и образования в дворянской петербургской семье; собеседники вспоминают видных общественных деятелей и представителей художественно-литературной, театральной и научной интеллигенции Санкт-Петербурга и Москвы начала XX века. Важным героем воспоминаний выступает один из наставников Рудневой, антиковед Фаддей Францевич Зелинский, оказавший значительное влияние на ее педагогическую философию.Руднева и Дувакин вспоминают Всеволода Мейерхольда и Адриана Пиотровского, впоследствии расстрелянных, и их значение для культурной жизни первых советских десятилетий. Устные воспоминания остались неизвестны в период подготовки документальной публикации «Воспоминания счастливого человека» (М., 2007) и являются существенным к ней дополнением, а отчасти первоисточником письменных мемуаров. В беседе участвует Екатерина Сергеевна Веселовская.
-
Основное внимание во второй беседе уделено портретам преподавателей и однокурсников по университету. Светлана Михайловна рассказывает о блестящих лекциях профессоров филологического факультета и о поиске своего направления в науке на семинарах и спецкурсах. Отдельной страницей воспоминаний становится Международный съезд славистов 1958 года и предшествовавшее ему заседание Международного комитета славистов 1956 года — первые послесталинские контакты советских ученых с коллегами из других стран и приезд в СССР лингвиста Романа Якобсона, с которого тогда было милостиво снято клеймо антисоветчика. Светлана Михайловна рассказывает об экспедиции в Каргополье и последовавших за ней обвинениях в искажении советской действительности; о всеобщем увлечении классической музыкой и концерте Ван Клиберна в 1958 году, о похоронах Бориса Пастернака и дружеских связях на всю жизнь с однокурсниками и коллегами.Завершается беседа рассказом о создании в нескольких институтах секторов структурной лингвистики, которая в сталинские годы считалась буржуазной наукой.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
Во второй беседы театральный деятель Павел Марков вспоминает знакомство Владимира Маяковского с его последней любовью — Вероникой Полонской. Марков — друг Полонской и ее первого мужа Михаила Яншина — видел эту встречу своими глазами и был свидетелем развития романа Маяковского с молодой актрисой. Марков воспроизводит разговор с поэтом, произошедший незадолго до его смерти, и вспоминает атмосферу Художественного театра 1920-х годов: стареющего Константина Станиславского, свои «бурные отношения» с Всеволодом Мейерхольдом и Зинаиду Райх с ее попытками примирить эксцентричного мужа с МХАТом и мхатовцами.
-
В третьей и заключительной беседе художник и поэт Борис Кочейшвили вспоминает кинорежиссера Киру Муратову, переводчицу Наталью Трауберг, театрального режиссера Юрия Погребничко, скульптора Аделаиду Пологову и других. Кочейшвили приводит эпизод, когда, участвуя в одном из выставочных комитетов, «чуть не стал государственником», но вовремя остановился. Также интересны его воспоминания о том, как в начале 1990-х годов он ушел из города и начал вести отшельническую жизнь в деревне. Завершается беседа чтением стихов Эдуарда Лимонова, а также собственных стихов Бориса Кочейшвили.
-
Театровед, театральный критик и режиссер Павел Марков в беседах с Виктором Дувакиным рассказывает о Владимире Маяковском. Первая беседа посвящена знакомству с поэтом и «ночным бдениям» в Студии сатиры. Организованная яркими представителями новой советской культуры, студия просуществовала недолго: Марков объясняет, почему пародия на постановку Всеволода Мейерхольда стала для нее фатальной, и цитирует шуточную басню Ильи Эренбурга, фиксирующую обстоятельства закрытия студии.Во второй части беседы Марков вспоминает о несостоявшемся сотрудничестве Маяковского и МХАТа. Пьеса для театра так и не была написана, но даже потенциальная работа со скандальным поэтом спровоцировала споры в Художественном совете.
-
Основа всех сюжетов первой беседы со Светланой Михайловной Толстой — послевоенная Москва: улицы и луга Лосинки, дворы и коммуналки Беговой, футбольные матчи на стадионе «Динамо». Светлана Толстая вспоминает подружек из «правдинского» дома и юных поэтов из «Самого молодого общества гениев», школьных учителей, с которыми сложились прекрасные отношения и конную милицию вокруг Московского ипподрома. Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
Эта беседа с театральным режиссером Леонидом Варпаховским — одна из первых, записанных Виктором Дувакиным о Маяковском. В ней режиссер делится детскими воспоминаниями о том, как Маяковский и Давид Бурлюк приходили в гости к его родителям, как отец, не любивший искусство футуристов, вешал их картины в туалете, и как потом складывались отношения Варпаховского с поэтом. Дувакин и Варпаховский вспоминают, как менялись интонации в прочтении стихотворений у самого поэта на публичных выступлениях, и какие особенности были в чтении произведений Маяковского у актеров Качалова и Яхонтова. В конце Варпаховский упоминает о сотрудничестве Мейерхольда и Маяковского и возможном влиянии неудачной постановки «Бани» на трагическую судьбу поэта.
-
Вторая беседа с художником и поэтом Борисом Кочейшвили, записанная в квартире его давнего близкого друга искусствоведа Тамары Веховой, хронологически посвящена 1960—1970-м годам. Борис Кочейшвили рассказывает, как осваивал технику офорта в мастерских дома отдыха «Челюскинская», как ходил в знаменитую студию Нивинского, где попал в среду «доброжелательности и негласного, святого отношения к искусству». В студии Нивинского художник познакомился с Евгением Тейсом, общался с Маем Митуричем-Хлебниковым, Виктором Дувидовым, а также присутствовал на лекции Марии Юдиной.Большое внимание уделено в беседе близким друзьям художника — скульптору Аделаиде Пологовой, кинорежиссеру Отару Иоселиани и писателю Фазилю Искандеру.
- もっと表示する
