Episódios
-
В первой беседе со Львом Фидельгольцем причудливо перемешаны вопросы образования за чертой оседлости и революционные события в Петрограде 1917 года, опыт участия в Гражданской войне и поиск своего призвания в медицине. Особенности еврейских школ в России совершенно незнакомы собеседникам Фидельгольца, тогда как рассказ об Опытно-показательной школе МОНО связывает его с Дувакиным общими воспоминаниями. Лев Григорьевич рассказывает о своих скитаниях по университетам и окончательном приходе в медицину в конце двадцатых годов. Коротко, но точно обрисован круг ученых-неврологов, представлявших «старую» школу и тех, кто стоял у истоков создания Института мозга.
-
В первой беседе художник и поэт Борис Кочейшвили рассказывает про своих предков и про то, как провел несколько лет в послевоенной Германии и на Дальнем Востоке вместе с отцом-военным. В это время он первый раз познакомился с искусством, которое в дальнейшем будет определять его жизнь — с театром и живописью. Поступив в Художественное училище памяти 1905 года, он довольно быстро разочаровался в уровне преподавания там и стал заниматься самообразованием, постепенно становясь независимым художником, которым он остается и по сей день.
-
Estão a faltar episódios?
-
Шестая беседа с биофизиком Симоном Шнолем посвящена человеку исключительной значимости для нашего собрания — Ивану Георгиевичу Петровскому — декану мехмата и ректору Московского университета. Шноль вспоминает «искреннюю наивность» Петровского в административных вопросах, его попытки уберечь молодых ученых от армии — удачную в случае Альберта Заикина и провалившуюся в случае Эммануила Шноля — и связанные с ректором анекдоты о сухом вине и украденных коврах. В беседе кратко рассказывается история появления соловецких студенческих отрядов и Беломорской биостанции. Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
В пятой беседе биофизик Симон Шноль возвращается к теме разгрома биофака МГУ в начале 1950-х годов. Он рассказывает об оставшихся после господства лысенковщины на факультете «старых» преподавателях и попытках нового ректора Ивана Петровского исправить ситуацию. Шноль описывает, как свободная биология просачивалась на семинары мехмата и вспоминает атмосферу самого мехмата — одного из самых своеобразных факультетов Московского университета. Особенно подробно Шноль размышляет о разных подходах к обучению и особенностях поведения вундеркиндов, вспоминая в первую очередь математика Израиля Гельфанда и его семинар. В беседе продолжается рассказ о биофизике Борисе Вепринцеве — его научных открытиях и работе в лабораториях. Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
Четвертая беседа с биофизиком Симоном Шнолем посвящена ученому Борису Вепринцеву. Рассказ начинается с истории отца — Николая Вепринцева — старого большевика по кличке Петербуржец, ссорившегося с Кобой и спасенного от расстрела телеграммой Ленина. Шноль рассказывает, как юный Борис заинтересовался биологией и поступил в МГУ — а затем был арестован и попал в заключение. Лагерный опыт непоправимо деформировал личность ученого, однако после освобождения Вепринцев вернулся в науку и всю жизнь совмещал биофизику с орнитологией, работая в лаборатории и создавая уникальный архив записей голосов птиц.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
Фазли Атауллаханов рассказывает о детстве в многодетной таджикской семье, сельской школе и первом интересе к физике. Поступление на физфак Московского университета и обучение в аспирантуре предстают в воспоминаниях чередой неожиданных событий, как счастливых, так и болезненных. Атауллаханов рассказывает как сталкивался с проявлениями ксенофобии в университете и в повседневной жизни, как сложно было С. Э. Шнолю и другим коллегам с «неудобным» молодым исследователем. Вторую часть беседы занимают воспоминания о непростом пути в отечественной науке, о странствиях по институтам и исследовательским лабораториям в поисках места, где знания и навыки могли бы быть реализованы во всей полноте.
-
В последней, четвертой, беседе Ирина Поздеева рассказывает об опыте исследования культуры старообрядцев Верхокамья, о духовных стихах и сложностях полевой археографии. Она вспоминает как изучала деятельность Московского печатного двора и сделала важное открытие для истории образования в Древней Руси. Вторая часть беседы посвящена средневековой печатной книге и ее огромной роли в жизни русского человека Средневековья.
-
Во второй беседе музыкальный педагог Анна Артоболевская дает ценные штрихи к портрету легендарной пианистки Марии Юдиной, у которой она училась в Ленинградской консерватории. Поначалу поосторожничав и отказавшись говорить под запись о «запретном» — религиозности Юдиной и нежелании менять свои взгляды, несмотря на давление общественных активистов — Артоболевская поддалась на уговоры Виктора Дувакина и Марии Радзишевской и рассказала об этой стороне жизни Юдиной. Кроме воспоминаний о Юдиной, значительная часть беседы посвящена популярным до войны чтецам, в частности Владимиру Яхонтову — его характеру и его гибели.Комментарии и сверка текста выполнены Александром Сергеевичем Моргоевым.
-
В третьей беседе Ирина Поздеева рассказывает о том, как после непростой защиты диссертации по античной истории погрузилась в мир старообрядческой книжности, о первом опыте археографических экспедиций и сложностях поиска книг в отдаленных деревнях, об открытии старообрядческого мира Верхокамья и знакомстве с его обитателями, а так же о том, как важна была в этой работе помощь ректора МГУ И. Г. Петровского и как мешала бдительность чиновников-пропагандистов. Значительная часть беседы посвящена рассказу о возникновении старообрядчества, который логически связан с последующим расселением староверов по территории Российской империи и с разнообразием их традиций.
-
Первая беседа с пианисткой и музыкальным педагогом Анной Артоболевской посвящена ее детству и юности, прошедших в Киеве и Ленинграде. Пианистка рассказывает, как в начале 1920-х годов оказалась в «группе умных девочек», организованной математиком Николаем Делоне для своей дочери, где преподавали «великие люди». Кроме того, в Артоболевская рассказывает о своем муже — биологе и профессиональном мастере художественного чтения Георгии Артоболевском, а в конце беседы приводит курьезную историю о том, как она, будучи едва ли не последней наследницей казны, принадлежавшей гетману Мазепе и хранившейся в английском банке, не стала предъявлять на нее права.Комментарии и сверка текста выполнены Александром Сергеевичем Моргоевым.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
В третьей беседе Борис Васильевич Романовский говорит о периоде с 60-х годов ХХ века по 2010-е годы. Он рассказывает об «эффекте бабочки» в отечественной химии, о научных связях с разными странами мира, о сложном периоде «лихих девяностых» и о том, почему зарубежные коллеги называли его «профессор ship in a bottle». Большая часть беседы посвящена его учителю, Клавдии Васильевне Топчиевой, удивительному человеку и ученому. Особое внимание уделено Ирине Игоревне Ивановой, ученице и преемнице Бориса Васильевича, которая проявила решимость в нелегкой ситуации девяностых годов и очень многое сделала для лаборатории кинетики и катализа. Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
В третьей беседе биофизик Симон Эльевич Шноль рассказывает о двух людях, оказавших на него большое влияние, — генетике Владимире Эфроимсоне и физиологе Андрее Трубецком. Оба прошли через советские лагеря, где и познакомились. Первая часть беседы посвящена биографии и научной деятельности Эфроимсона: в 1929 году он оказался единственным биофаковцем, публично поддержавшим Сергея Четверикова, был арестован, но даже в заключении продолжал следить за тем, куда движется советская наука. Шноль говорит об исследованиях Эфроимсона о генетической предрасположенности к альтруизму и героизму, его непростом характере и судьбе его трудов. Рассказывая о Трубецком, Шноль вспоминает его участие в Великой Отечественной войне и лечение в немецком плену. В рассказе не раз появляется кожаная куртка: Трубецкой получил ее от американского солдата во время встречи на Эльбе, позже был в ней арестован, неоднократно отказывался дарить куртку начальнику лагеря и в конце концов вернулся с ней домой. Особое внимание Шноль уделяет обстановке в доме Трубецких-Голицыных и аристократической манере потомственных князей. В начале беседы Шноль коротко рассказывает о деде-кантонисте и поясняет, почему экспедиция в Архангельск в 1955 году повлияла на всю его семейную жизнь. Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
В заключительной беседе с Виктором Дувакиным Михаил Бахтин рассказывает о своем друге и собеседнике, пианистке Марии Юдиной. Бахтин познакомился с ней во время жизни в Невеле, Юдиной не было и двадцати лет, а молодому философу — немного за двадцать. Близкие дружеские отношения Бахтин поддерживал с Юдиной всю жизнь, до ее смерти. В этой беседе даны проницательные и точные характеристики мировоззрения Юдиной, ее религиозности и обращения в православие с принятием тайного монашеского пострига. Этот шаг сделал Юдину важной и символической фигурой для послевоенной православной интеллигенции в СССР. Бахтин вспоминает о философских беседах на берегу Невельского озера, прозванного друзьями-единомышленниками «Озером нравственной реальности», вспоминает об отношениях Юдиной с литературоведом Львом Пумпянским и историю ее несостоявшегося замужества с учеником-музыкантом трагически погибшим Борисом Салтыковым.Завершается беседа удивительным и легендарным чтением Бахтиным любимых стихотворений — Афанасия Фета, Вячеслава Иванова, Иоганна Гёте, Райнера Рильке, Шарля Бодлера и Александра Пушкина.
-
Во второй беседе биофизик Симон Шноль вспоминает ученых, повлиявших на развитие российской и советской науки. Он рассказывает легенды о событиях, которых не застал, и описывает эпизоды, которые видел лично. В этой беседе ученый говорит о протесте Стромынки, затылочных венах крокодилообразных, «полезной наглости» Валерия Сойфера, кафедре, для которой студенты сами отбирали лекторов, и самом умном человеке в мире (по версии Николая Тимофеева-Ресовского). Значительную часть рассказа Шноль посвящает судьбе большого биологического открытия — матричного принципа. Дважды ученые, кардинально повлиявшие на развитие этой идеи, из уважения приписывали собственные открытия предшественникам. Шноль возвращается к трансформации биофака: он вспоминает сотрудников из команды нового декана и биологов «старой гвардии», на которых держался факультет после разгрома. Рассказывает, как чуть не отправился на Колыму, и объясняет, почему его не приняли на службу в 137 мест, а затем взяли работать с радиоактивными изотопами на секретном предприятии. Там у него появились коллеги — жизнерадостные капитаны МВД и собственная гербовая печать. Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
В пятой беседе литературовед Михаил Бахтин подробно размышляет о стихах и прозе Константина Вагинова, вспоминает о спектаклях, которые шли в Петрограде-Ленинграде середины — конца 1920-х годов, говорит о фрейдизме и отношении к этому учению в России. Пожалуй, самая яркая и ценная часть этой беседы — рассказ о ссыльной жизни в североказахском Кустанае, о работе экономистом в местном райпотребсоюзе, а также о жизни после окончания ссылки. Бахтин говорит о том, как устроился работать в Саранский пединститут, как затем уехал в Савелово и тайком жил у родственников и друзей в Москве и Санкт-Петербурге, а потом вновь уехал жить и работать в Саранск.
-
Во второй беседе Ирина Поздеева подробно останавливается на годах учебы в Московском университете. Она рассказывает о своем интересе к античной истории, который начался с лекций К. К. Зельина и работы в археологических экспедициях В. Д. Блаватского. Одним из ярких эпизодов стала поездка в Анапу, где студентке предстояло самостоятельно организовать раскопки античного некрополя, набрав помощников из местных жителей. Поздеева вспоминает о непростой защите кандидатской диссертации по истории Афин и причинах неожиданной перемены в научной тематике. Ирина Васильевна рассказывает о том, как история русской книжности привлекла ее внимание и со временем стала главным делом жизни. Интересны перипетии, связанные с изучением богослужебных книг, необходимых для студентов-историков, но официально недоступных в стране воинствующего атеизма.Отдельными страницами воспоминаний становятся смерть Сталина 5 марта 1953 года и Всемирный фестиваль молодежи и студентов 1957 года.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
В заключительной — четвертой — беседе биофизик Андрей Рубин описывает создание лаборатории космической биологии и руководство кафедрой на биофаке МГУ. Рубин рассказывает о специфике лабораторной работы, борьбе с изобретательным пьянством инженеров и советском рынке — дефицитном оборудовании и дефицитных кадрах. Во второй части беседы ученый размышляет о воспитании новых ученых, проблемах сегодняшних студентов и экстремальных экспедициях на Камчатку и Памир. Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
В первой беседе Ирина Поздеева рассказывает об истории семьи, пермских родных, аресте отца-врача и деда-священника в Волоколамске и переезде семьи в Детгородок, находившийся в Иосифо-Волоцком монастыре. Центральную часть беседы занимает война и немецкая оккупация, которую семья пережила в монастырской башне и доме неподалеку от стен. Монастырь становится самостоятельным героем воспоминаний — с ним связаны выживание родных в голодные годы и последующий интерес Ирины Поздеевой к истории. Заканчивается беседа поступлением на исторический факультет Московского университета.
-
Третья беседа с биофизиком Андреем Рубиным — о синхронном переводе, которому Рубин посвятил почти пятьдесят лет. В школе он начал заниматься английским языком и научился говорить «по-американски», не шевеля губами, а обучаясь в университете принимал участие в научных конгрессах в качестве синхрониста. Рубин делится хитростями профессии, рассказывает о главных ошибках и распространенных проблемах синхронных переводчиков, объясняет, зачем переводчику-синхронисту нужны наушники, сколько секунд требуется на отдых и что делать, если не получается перевести фрагмент текста.Рубин не раз побывал в зарубежных командировках — в том числе активно ездил в США в 1960-е — 1970-е годы. В беседе он отвечает на вопрос о том, чем американцы отличались от советских граждан и почему на самом деле не складывалась их дружба. Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
В четвертой беседе Михаил Бахтин переходит к рассказу о несостоявшемся «деле академиков» и статье братьев Тур «Пепел дубов», после которой «целый ряд лиц, в том числе и я, уехали… были высланы… были сосланы». По понятным причинам (запись сделана в 1973 году) он не вдается в подробности своих ареста и ссылки, ограничиваясь замечанием, что «обращение с нами, в частности со мною, в МГБ было очень хорошее».В этой беседе Бахтин много говорит о поэзии и поэтах. Он дает очень выразительный портрет Федора Сологуба на посту председателя Ленинградского отделения Союза писателей, мягко отстаивает перед Виктором Дувакиным свое представление о том, что «веселой поэзии не может быть», переходит в связи с этим к карнавальному в творчестве Маяковского, говорит о том, как участвовал в сборе денег для умирающего Блока и упоминает существовавший в то время спор о том, был ли установлен крест на первой могиле поэта. Еще один яркий портрет — Николая Клюева: его мнимая неграмотность, симпатии и антипатии, скабрезная сказка, рассказанная в одном литературном салоне и гомосексуальность поэта.Завершается беседа рассказом о поэтах, посещавших ленинградские литературные салоны конца 1920-х годов.
- Mostrar mais
